XXVI. Прощание с Россией и XXVII. Послесловие

Глава из книги: В поисках советского золота

Я вернулся в Москву в июле 1937 года, после приведения в порядок полуразрушенного свинцово-цинкового рудника в южном Казахстане. Страна была перевернута вверх дном во время коммунистического заговора; люди, с которыми я был знаком годами, пропадали направо и налево, в тюрьмы или ссылки. Никто, казалось, не представлял, кто из коммунистических лидеров за или против Сталина.

Русские поддались истерике, в чем их нельзя винить. Политическая полиция наносила удары во всех направлениях, приходя поздно ночью практически в каждый жилой дом Москвы, вытаскивая подозреваемых в тюрьму. То же положение существовало и в провинциальных городах, даже в колхозах. Каждый день газеты сообщали о новых сенсационных арестах.

Одним из следствий арестов и истерии была волна шпиономании. Газеты ежедневно публиковали сообщения о работе в России иностранных шпионов, которых обвиняли в заговоре с оппозиционными коммунистами против Сталина и его единомышленников. Так много говорят об иностранном шпионаже, что русские боятся общаться с любыми иностранцами. Наши собственные многолетние знакомые боялись нас навещать.

За долгий период работы в России я наблюдал несколько волн похожей шпиономании, но таких сильных — никогда. Каждый иностранец, даже если он был известен как симпатизирующий коммунистам, стал подозрительным субъектом. Сотни иностранных жителей Москвы и других городов, приехавших в Россию потому, что их привлекала сама система, получили предписание покинуть страну в течение нескольких дней. Иностранцам, женившимся на русских, нельзя было их забирать с собой.

Небольшое сообщество, которому разрешили остаться в Москве, состояло главным образом из дипломатов и корреспондентов газет, и жило, как в карантине, не столько из-за полиции, сколько из-за страха. Несколько газетчиков рассказывали мне, что арестовали их учителей русского. В одном случае, русская женщина, навещавшая американского корреспондента, чтобы читать иностранные журналы (запрещенные в России), попала в концентрационный лагерь. Американцы были изолированы в такой же степени, как немцы или японцы, поскольку дело тут было не в национальной неприязни.

В такой атмосфере, понятно, иностранному инженеру невозможно было нормально работать. Это был только вопрос времени — когда какой-нибудь недоумок вскочит на партийном собрании и обвинит меня в шпионаже, как было и с другими известными лично мне иностранными инженерами.

Должен признать, что мне не хотелось покидать Россию в таком положении. Сейчас русским нужны иностранные инженеры больше, чем когда-либо, на мой взгляд, потому что страх разрушил то чувство инициативы, которое постепенно развивалось у их собственных работников за годы моего пребывания в России. Нормальное развитие советской индустрии откладывается на неопределенное время, если не ошибаюсь, потому, что иностранных советников и специалистов выдворили слишком рано.

Один пример из моего опыта покажет, что я имею в виду. На медных рудниках в Калате, на севере Уральских гор, мне рассказали, как группа американских инженеров и металлургов смогла за несколько месяцев повысить производительность печей с сорока пяти тонн на квадратный метр в день до семидесяти восьми тонн. После того, как американцев отослали домой, предумышленный саботаж почти разрушил рудник и плавильный завод одновременно, но ответственные лица были пойманы и осуждены.

Не было причин, по которым нельзя было достичь и постоянно поддерживать прежний уровень выработки. Но советские инженеры, отвечающие за плавильные печи, никогда и близко не подошли к нашему рекорду в семьдесят восемь тонн. Собственно, советские промышленные издания рассыпались в похвалах, когда печи Калаты достигли производительности на уровне пятидесяти тонн в 1936 году.

Почему? Думается, американцы, зная, что их не расстреляют и не арестуют, если что-то пойдет не по плану, были готовы пойти на небольшой риск, необходимый, чтобы поднять производительность печей, в то время как советские инженеры, понимая, что ошибка, вероятное всего, поведет за собой обвинение во вредительстве и даже может стоить им жизни, естественно, избегают любого риска и боятся хоть слегка нагрузить оборудование. Я уверен, что положение в Калате типично для советской промышленности, и останется таким, пока власти не избавятся от своего заблуждения, будто можно повысить производительность, держа руководство в состоянии постоянного страха.

Легко указывать на чужие ошибки, особенно после того, как планы были опробованы и провалились. Оглядываясь назад на мой долгий опыт работы в советской горнодобывающей промышленности, я могу перечислить немало пробелов в их системе. Но я уже говорил, что людей считаю важнее систем. И одна из главнейших бед Советской России, как мне представляется, — то, что политические манипуляторы и реформаторы, у которых нет или почти нет опыта индустриального управления, получили самые ответственные посты в создании советской промышленности, начиная с 1929 года.

Задача в любом случае была колоссальная. Сомневаюсь, что и самые способные инженеры и управляющие могли бы пройти через этот период без серьезных ошибок или недосмотров. Коммунистический главный штаб пытался сделать тысячу вещей в одно и то же время, не подготовив даже десятой части необходимого персонала, и управляющих, и квалифицированных рабочих. При таких обстоятельствах можно считать чудом, что у них вообще что-то получилось. И не получилось бы ничего, если бы не долготерпение советских людей, готовых выдержать любое неудобство и даже нехватку еды в течение долгого времени.

Пройдя такой значительный путь, советские люди должны были представлять себе будущее сравнительно спокойным. Уровень подготовки в промышленности гораздо выше, чем был десять лет назад, и заложены довольно прочные основы для почти всех крупных отраслей промышленности. У России есть возможность стать экономически независимой, больше, чем у других стран, за исключением Соединенных Штатов. Природные богатства у нее есть.

Молодые люди, с настоящей подготовкой инженеров или специалистов, постепенно заменяют революционеров, занимавших ключевые позиции в промышленности в течение многих лет, и совершивших много глупых ошибок, даже когда не занимались предумышленным саботажем. Эти юноши и девушки должны достичь большего, чем их предшественники, если советские власти смогут отказаться от политических шпионов и обеспечить руководству в индустрии некоторую самостоятельность. Я еще не решил для себя, сможет ли эта система вообще существовать без политических шпионов.

Когда подошло время покидать Россию, было мучительно уезжать, понимая, что больше не вернусь. Конечно, меня удерживала не большевистская система; к тому времени стало очевидно даже для фанатиков, что большевизм проникнут с верха до низа серьезными недостатками. И даже не люди, хотя я со многими подружился. Что привлекало меня в России — громадные открытые пространства русского востока, Сибири и Казахстана, а еще Забайкалья. У русских там нечто более важное, чем любая политическая система.

Русские, насколько я понимаю, единственный народ в мире, у которого еще остались громадные неисследованные территории, почти целый континент. В Сибири и окружающих регионах обширные пространства, богатые и с точки зрения сельскохозяйственных, и индустриальных возможностей, с неисчислимыми богатствами в полезных ископаемых, лесах, пушных зверях, рыбе, великих реках для орошения и гидроэлектростанций. Все эти регионы почти так же пусты, как американский Запад несколько поколений назад, и предоставляют те же возможности для будущего молодого поколения России.

Теперешние правители России охраняют этот громадный заповедник для собственного народа. Они не собираются открывать его безземельным и безработным беднякам Европы, как сделало правительство Соединенных Штатов в девятнадцатом веке со своими девственными западными землями. Советское правительство так высоко подняло барьер, что пробиться может очень малое число иммигрантов из Европы или Азии, даже при желании. Москва создала большую армию и большие пограничные войска для охраны своих пустых земель ради будущих поколений.

Плодородные земли и богатые минералами горы русского востока обещают больше для будущего русского народа, чем любые новейшие политические, социальные и экономические идеи. Идеи приходят и уходят; от многих отказались за время моей работы здесь. Во многих отношениях, большевистская система уже не та, что была в 1928 году, когда я впервые прибыл в Россию. Нет причин считать, что еще через десять лет она останется такой же, как сейчас.

Но московским правителям удалось удержать нетронутыми огромные пространства в азиатской России. Они возвратили каждую квадратную милю территории, что была оставлена им царями. Они вытеснили японцев из восточной Сибири в 1922 году и вернули себе власть во всех независимых маленьких азиатских государствах, созданных после революции. Большевики подавили все мятежи в азиатских частях страны так же резко и жестоко, как до них цари.

По моему скромному мнению, будущее России лежит в ее азиатской части. Люди и их правители это понимают и разворачиваются на восток, поворачиваясь спиной к Европе, как сделали в прошлом веке мы, американцы. Именно потому, что моя работа в России привела меня в азиатские регионы и дала мне возможность помочь в их развитии, я и занимался ею от всего сердца и пытался отплатить русским, чем мог.

Я возвращался через русско-польскую границу теплым августовским утром 1937 года, после утомительного двадцатичетырехчасового путешествия из Москвы по однообразным равнинам европейской России. В России обычай — носить награды постоянно, и у меня на лацкане был мой орден Трудового красного знамени, врученный в 1935 году. Я собирался снять его перед тем, как въехать в Польшу, но один из пассажиров, американец, попал в какие-то затруднения с советской таможней, и я так захлопотался, переводя ему, что забыл про свое заметное украшение.

Когда мы пересекали границу, польские сотрудники иммиграционной службы проходили по вагону. Один из них уставился на меня, и я вспомнил недружелюбие польского пограничника, когда мы с семьей оказались здесь впервые, по дороге в Россию, почти десять лет назад.

Чиновник продолжал глазеть, и я вдруг вспомнил, что на мне до сих пор советский орден. Поляк прошипел мне в ухо: «Снимите эту штуку!»

Я автоматически повиновался, а тем временем думал: «Вот и конец моему русскому приключению». То было время суровых трудностей и испытаний, которые иногда казались непреодолимыми. Но мы прошли через них, и вот я здесь, возвращаюсь в родную страну.

Когда поезд катил по плоской польской равнине, я сказал себе: «В следующем месяце надо поохотиться на уток в юго-восточной Аляске».

XXVII. Послесловие

После того, как я собрал материал для книги и уже опять работал на Аляске, я получил известие от американских друзей в Москве, что А. П. Серебровский, основатель советского треста «Главзолото» и мой уважаемый начальник в течение всего периода работы в России, арестован.

Серебровский просто исчез, как сотни других известных мужчин и женщин в России за последние три года. Через несколько недель в официальной газете его объявили «врагом народа» — расплывчатое выражение, обычно используемое для всех, кто не нравится политической полиции.

Новость, естественно, поразила меня как громом. Я испытывал к нему искреннее восхищение за его многочисленные выдающиеся качества. Без его постоянного ободрения моих попыток помочь в развитии советской золотодобывающей промышленности я бы никогда не остался в России так надолго.

Читатели могут спросить: «С какой стати арестовали такого человека, как Серебровский?» Но я знаю, что он не единственный выдающийся человек, пропавший во время многочисленных чисток в России с 1936 года. Британский корреспондент в Москве недавно составил список по официальным источникам, куда входило более пятисот директоров трестов, фабрик и больших промышленных предприятий, разделивших судьбу Серебровского за 1937-38 годы. Американские друзья в Москве сообщили мне, что человек, сменивший Серебровского на посту директора треста «Главзолото» сам был арестован, не пробыв в должности и нескольких недель.

Лично я совершенно убежден, что Серебровский не был виновен ни в каком промышленном саботаже. Больше девяти лет я работал слишком близко к нему, чтобы в этом сомневаться. Этот человек всю душу вложил в создание треста, именно ему принадлежит львиная доля заслуг при формировании, наверное, самой эффективной индустриальной организации, из всех, что были созданы при советском режиме.

Я не скрывал в книге уверенности, что некоторые управляющие-коммунисты в промышленности были виновны в саботаже, судя по моим личным наблюдениям над происходящим на предприятиях под их контролем. Но я еще больше уверен, что Серебровский к таким мерам не прибегнул бы. Он инженер, и как настоящий инженер, питает ненависть к тем, кто портит машины или природные ресурсы.

Если это так, чему верить? Доказывает ли арест Серебровского, что все, или большинство, арестов в России совершенно необоснованны, и что Иосиф Сталин быстро расстреливает или другим способом избавляется от лучших людей, боясь возможных соперников?

Сомневаюсь, что это правильный ответ. Хотя я и уверен, что Серебровский промышленным саботажем не занимался никогда, о его политической деятельности я ничего не знаю. Он был старый революционер, не раз рисковавший своей жизнью за идею до революции, и, полагаю, мог сделать то же самое опять, если не был согласен с проводимой политикой.

Любому, кто знакомится с российской обстановкой, к этому времени должно быть очевидно, что политическая система, которую они там разработали, имеет свойство производить заговорщиков. Волевой, искренний человек, с твердыми убеждениями о том, что правильно, а что нет, — главный потерпевший при системе, которая запрещает ему выражать свое мнение или бороться за него, после того, как большинство правящей политической партии проголосовало против какого-нибудь из его убеждений.

Не знаю, были ли у Серебровского критические мысли о сталинском режиме; мне он никогда ничего критического не говорил. Но подхалимом он точно не был. Если ему что-то из происходящего не нравилось, не сомневаюсь, что он бы все сказал открыто и честно, даже с риском для себя. А нынешняя советская система не благоприятствует людям такого типа.

С моей точки зрения, как инженера, самое ужасное в исчезновении Серебровского и других таких, как он, — то, что Россия, как и любая страна, не может себе позволить терять таких людей. Если большинство людей в чем-то между собой и согласны, наверное, только в том, что хорошие мозги явно не в излишке. И для Советской России это справедливо не меньше. В мире полно посредственностей и «поддакивателей», но никогда не хватало людей калибра Серебровского.

Я близко его знал с 1927 по 1937 год. Все это время, как мне известно, он выполнял работу десятка обычных управляющих. Его невероятная энергия была особенно заметна, и особенно полезна в России, где средний инженер или управляющий мало отличается энергией. Он соединял энергию и преданность работе с еще одним качеством, еще более редким — талантом лидера.

Однажды я сопровождал Серебровского в кратком посещении группы рудников, где условия жизни и труда были чрезвычайно неблагоприятны, а управляющие вместе с рабочими попросту совершенно обескуражены. Он попросил управляющего рудника собрать людей и произнес перед ними речь. Лучшую речь, какую я когда-либо слышал. Он говорил экспромтом, безо всяких записей, и все-таки по действенности речь была не хуже, чем если бы он к ней месяц готовился. Он еще не закончил, как люди воодушевились до такой степени, что отправились в шахту и добились производительности выше всех прежних рекордов.

Я так и не смог точно узнать, что случилось с Серебровским. При нынешних советских условиях федеральная полиция может ликвидировать человека, не сказав даже его семье, расстрелян ли он или сослан в ссылку, отправлен в концентрационный лагерь или в тюрьму. Обвиняемые, при таких условиях, могут содержаться в тюрьме годами без предъявления определенного обвинения. В России нет закона о неприкосновенности личности.

Но если Серебровский жив, я уверен, что независимо от того, где он и что делает, он беспокоится сегодня о состоянии треста «Главзолото», которому отдал такую большую часть своей жизни. Даже я, уже ничем не связанный с Советской Россией и не питающий к ней особого интереса, ощущаю беспокойство о громадной организации, в которую тоже вложил частицу себя.

Серебровский — несгибаемый русский революционер, за плечами которого по меньшей мере тридцать лет напряженной и часто мучительной борьбы. Я просто американский горный инженер. Но мы вместе с ним прошли через воодушевляющее переживание, мы помогли создать огромное предприятие там, где раньше не было никакого. По этой причине я и уверен, что трест «Главзолото» занимает мысли Серебровского в тюрьме или ссылке, как частенько и мои, в своей более благополучной стране и обстоятельствах.

Предыдущая глава: XXV. Коммунистическая гражданская война

Если вам понравилась книга, пожалуйста, сделайте отметку внизу там, где стоит знак +

Нам нужно ваше мнение, чтобы пополнять библиотеку сайта.

-0+24

• Содержание сайта
• Комментарии
• Главная страница