Общение с рабочим народом

Глава из книги «Байки и беседы у вечернего костра»

Начиналась моя работа в качестве старшего коллектора Ревизионно - рекогносцировочной партии конторы «Средаззолоторазведка» ГРУ (Главного геологического управления) МВД СССР. Поскольку после амнистии, связанной со смертью Сталина, из лагерей было выпущено много всякого люда, то ухо надо было держать востро. Уже на практике я выработал ряд правил, которых придерживался потом всю свою геологическую жизнь.

1) С работягами не пить.

2) Быть справедливым и делать свое дело, не поддаваясь давлению рабочих. Не давать прорабам обсчитывать рабочих.

3) Не бояться угроз, уметь постоять за себя или своих товарищей.

4) Не брать никаких подношений и подарков.

5) Никому не верить, могли рассказать жалостливую историю и подчинить своему влиянию (как говорилось в их среде — «Поймать на слезу»).

6) Гасить все случаи неповиновения, избавляться от нарушителей дисциплины, бузотеров и «паханов», которые по лагерной привычке не трудились, а принуждали работать на себя других.

7) Защищать слабых, молодых и доверчивых колхозников, которые приходили к нам работать и попадали в среду испытанных и битых жизнью людей, которым иногда доставляло удовольствие поизгаляться над более слабыми и доверчивыми. Эти неписанные правила создавали основу для крепкой работоспособной геологической партии, работающей вдали от населенных пунктов, где начальник партии и есть та самая власть, на которой все держится в небольшом коллективе. Сложнее, если это большая геологоразведочная партия, здесь за всем уследить трудно.

Уже в 1952 году на второй производственной практике я столкнулся с попытками давления на меня расконвоированных заключенных, которые по соседству с нашим участком валили лес и заготавливали крепь. Я работал на щуповании по визиркам, прорубленным в тайге. Меня выдала моя форменная техникумовская фуражка с кокардой и молотками. В один из дней, когда я канавой вскрывал кварцевую жилу, двое рабочих вышли на меня из леса:

— Ты смотри, студент, а копает канаву. Наверное, в чем-то провинился.

Я объяснил, что и как. Сказал, что я живу в поселке и вкалываю на щуповании и проходке закопушек на визирках. И неожиданно один из них сказал: «Ты после практики живым к маме вернуться хочешь? Естественно, хочешь. И чтобы это состоялось, завтра принесешь нам две пачки махорки, четыре пачки «Беломора», две пачки чая и булку хлеба. От нас заберешь письма и в Полевском опустишь их в почтовый ящик».

На это я им заявил, что оперативник, инструктируя нас, предупредил, что на полигоне мы можем встретить расконвоированных заключенных, которые днем работают без охраны, а ночуют в охраняемых бараках, и брать от них письма категорически запретил, иначе можно вылететь из практики и из техникума. Обо все случаях запугивания надо было сообщать оперативнику, или как его звали в рабочей среде «куму». Если кто-то допускал слабость и поддавался, то попадал в зависимость от работяг, и те, запугивая, держали его потом на «крючке», угрожая выдать «куму». Дальше пошли угрозы и то, что в деревню тропа одна, а когда мой молодой труп найдут утопленным в карьере, то до них не доберутся. Как было сказано — концы в воду мы прятать умеем. На это я ответил, что сегодня же возьму у взрывников пару патронов аммонита, детонаторы и близко ко мне подходить не советую — взорву!

На другой день ко мне на визирку уже пришли три человека. Я их близко к себе не подпустил, и дальше разговор шел с их стороны по линии последнего предупреждения. Сложность была в том, что никаких патронов аммонита у меня не было, а из орудий самозащиты были топор, лом, кайло и две лопаты — штыковая и совковая. На случай схватки я решил, что одного или двоих я из строя выведу сразу, а убежать я всегда смогу — был хорошо натренирован. Ощущение опасности не оставляло меня все время. Ты один, вокруг тайга, раз в день к тебе наведывается прораб и делает выговор, что мало сделано. На помощь звать некого, не дозовешься. Перелом наступил неожиданно. Прибежал один из расконвоированных и говорит, что один из них порубил ногу топором и перевязать нечем. А нам, всем кто работал на проходнических работах, выдавали так называемый «санпакет»: бинт, пузырек с раствором йода, вату и жгут. Мы быстро дошли до места их работы. Привалясь к сосне, лежал пожилой человек в одежде заключенного. Ниже подъема резиновый сапог был разрублен, и из раны обильно шла кровь. В оккупации и в партизанском отряде я не раз сталкивался с ранами, пацаны баловались с оружием, гранатами, снарядами и минами, и несчастные случаи были не редкость. Я принялся командовать: «Двое держите его за плечи, а один из вас пускай разрежет резиновый сапог».

Здесь выяснилось, что сапог резать нельзя — казенное имущество выдано до зимы.

Тогда один из работяг рывком сдернул сапог, отмотали портянку и обнажили на подъеме ноги глубокую рану. Я сначала наложил жгут, затем залил рану йодом и намотал тугую ватно-бинтовую повязку и велел поднять ногу выше головы, а поскольку были вероятно порублены тонкие кости, то приладил к подошве дощечку и примотал ее к ноге, чтобы не тревожить рану при ходьбе. Пока я все это делал, вокруг собрался народ.

— Где это ты, парень, так ловко научился с ранами управляться?

Я пояснил, откуда у меня эти навыки и ушел. На следующий день ко мне на визирку пришели лейтенант и бригадир. Я как свидетель подписал акт о несчастном случае, и они ушли. На визирках я проработал еще 10 дней, и гости регулярно меня навещали, но уже никаких угроз не было. Когда я сказал, что завтра работаю последний день и меня переводят на другую работу, мне было сказано: «Раз так, будут тебе проводины — жди гостей».

Я торопился закончить последнюю визирку, когда к обеду из тайги ко мне пришли пять человек. Но это были совсем другие люди. Пожилые интеллигенты, поздоровались, попросили разрешения присутствовать, никто не матерился. А потом достали клеенку, расстелили ее на земле и поставили на нее бутылку вина, банку с джемом, хлеб, печенье. Развели костер и повесили над огнем чайник. Я был приглашен к столу, на который я поставил свою повседневную еду — банку кабачковой икры, хлеб и сахар. Открыли бутылку хорошего виноградного вина, и когда я сказал, что не пью, они сказали, что помалу можно — даже в церкви детей причащают кагором.

А дальше началось самое интересное. Один из них спросил меня, какими иностранными языками я владею. Я сказал, что несколько фраз на немецком языке и матерные частушки на этом же языке, которым нас в 1941 году обучали пьяные немецкие солдаты. Он сказал: «Жаль, а то я бы мог сказать тост в Вашу честь на пяти европейских языках, которыми до сих пор владею в совершенстве. Вы — молодец, не побоялись угроз наших урок и самое главное — в тяжелую минуту пришли на помощь нашему товарищу, не побоявшись последствий. А чтобы знали, с кем Вам приходится иметь дело, представлю себя и своих товари­щей. Мы анархисты, делали революцию вместе с социал-демократами и эсерами, а потом большевики нас или уничтожили, или загнали в тюрьмы и лагеря. Они нас боятся. Поэтому мы здесь бессрочно. И за то, что Вы, не колеблясь, пришли на помощь нашему другу, хотя это было строжайше запрещено, и показали себя с самой лучшей стороны, мы решили устроить Вам проводины. Ведь в этой жизни нам больше встретиться не придется.

А дальше пошел задушевный и очень для меня познавательный разговор. Они мне сказали, что никакой Великой Октябрьской революции не было — был дворцовый переворот, Ленин обманул народ и потопил Россию в крови гражданской войны. Они расспрашивали меня, какие книги я читал и остались довольны моим ответом. А потом вполголоса пели русские романсы, студенческие и анархистские песни.

На этом и расстались, и на прощанье мне было сказано: «Вы умный юноша и понимаете, чтобы не навредить себе и нам, никому ни слова». И я никому не рассказывал об этой встрече много лет.

-0+3

• Содержание сайта
• Комментарии
• Главная страница